Правило с прямой речью

§ 195.

Для выделения прямой речи употребляются тире или кавычки, а именно:

1. Если прямая речь начинается с абзаца, то перед началом её ставится тире, например:

Маленькая девочка бежала и кричала:

– Не видали маму? (М. Горький).

2. Если прямая речь идёт в строку, без абзаца, то перед началом и в конце её ставятся кавычки, например:

Маленькая девочка бежала и кричала: «Не видали маму?»

Примечание. Цитаты, вставленные в середину предложения, также выделяются кавычками, но перед ними не ставится двоеточие, например:

Справедливо сказал Гоголь, что «в Пушкине, как будто в лексиконе, заключилось всё богатство, гибкость и сила нашего языка» (Белинский).

§ 196.

Предложение, стоящее при прямой речи и указывающее, кому она принадлежит («слова автора»), может:

а) предшествовать прямой речи; в этом случае после него ставится двоеточие, а после прямой речи – знак препинания в соответствии с характером прямой речи, например:

Он отвернулся и, отходя, пробормотал: «А всё-таки это совершенно против правил» (Лермонтов).

Наконец я ей сказал: «Хочешь, пойдём прогуляться на вал?» (Лермонтов).

Она взглянула и вскрикнула: «Это Казбич!» (Лермонтов).

б) следовать за прямой речью; в этом случае после прямой речи ставится знак вопросительный, или восклицательный, или многоточие, или запятая (последняя вместо точки), а за этим знаком тире, например:

«А что Казбич?» – спросил я нетерпеливо у штабс-капитана (Лермонтов).

или:

– А что Казбич? – спросил я нетерпеливо у штабс-капитана.

«Как это скучно!» – воскликнул я невольно (Лермонтов).

или:

– Как это скучно! – воскликнул я невольно.

«Умерла…» – эхом откликнулась Аксинья (Шолохов).

или:

– Умерла… – эхом откликнулась Аксинья.

«Вон окружной атаман», – шепнул Пантелей Прокофьевич, толкая сзади Григория (Шолохов).

или:

– Вон окружной атаман, – шепнул Пантелей Прокофьевич, толкая сзади Григория.

в) разрывать прямую речь на две части; в этом случае ставятся:

перед словами автора знак вопросительный, или знак восклицательный, или многоточие в соответствии с характером первой части прямой речи, или запятая (если ни один из указанных знаков не требуется), а после них тире;

после слов автора – точка, если первая часть прямой речи представляет собой законченное предложение, и запятая – если незаконченное, далее ставится тире; если при этом прямая речь выделяется кавычками, то они ставятся только перед началом прямой речи и в самом конце её, например:

– Не хотите ли подбавить рому? – сказал я моему собеседнику. – У меня есть белый из Тифлиса; теперь холодно (Лермонтов).

– Ну, полно, полно! – сказал Печорин, обняв его дружески. – Неужели я не тот же? (Лермонтов).

– Выслушайте меня… – сказала Надя, – когда-нибудь до конца (Чехов).

– Меня зовут Фомой, – отвечал он, – а по прозвищу Бирюк (Тургенев).

– Дождь пойдёт, – возразил Калиныч, – утки вон плещутся, да и трава больно сильно пахнет (Тургенев).

Примечание 1. Если в словах автора заключаются два глагола со значением высказывания, из которых один относится к первой части прямой речи, а другой ко второй, то после слов автора ставится двоеточие и тире, например:

– Идём, холодно, – сказал Макаров и угрюмо спросил: – Что молчишь? (М. Горький).

Примечание 2. Правила, изложенные в данном параграфе, относятся также к предложениям, содержащим цитаты с указаниями, кому они принадлежат.

Примечание 3. Внутренний монолог («мысленная речь»), имеющий форму прямой речи, также заключается в кавычки.

§ 197.

Если несколько реплик следует в строку без указания, кому они принадлежат, то каждая из них выделяется кавычками и, кроме того, отделяется от соседней посредством тире, например:

«Скажи-ка мне, красавица, – спросил я, – что ты делала сегодня на кровле?» – «А смотрела, откуда ветер дует». – «Зачем тебе?» – «Откуда ветер, оттуда и счастье». – «Что же, разве ты песнею зазывала счастье?» – «Где поётся, там и счастливится» (Лермонтов).

Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь.

Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчет красоты. В ней было много породы… порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит Юной Франции . Она, то есть порода, а не Юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье казалось не более восемнадцати лет. Необыкновенная гибкость ее стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив ее слегка загорелой кожи на шее и плечах и особенно правильный нос – все это было для меня обворожительно. Хотя в ее косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке было что-то неопределенное, но такова сила предубеждений: правильный нос свел меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву Миньону , это причудливое создание его немецкого воображения, – и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни.

Под вечер, остановив ее в дверях, я завел с нею следующий разговор.

– «Скажи-ка мне, красавица, – спросил я, – что ты делала сегодня на кровле?» – «А смотрела, откуда ветер дует». – «Зачем тебе?» – «Откуда ветер, оттуда и счастье». – «Что же? разве ты песнею зазывала счастье?» – «Где поется, там и счастливится». – «А как неравно напоешь себе горе?» – «Ну что ж? где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять недалеко». – «Кто же тебя выучил эту песню?» – «Никто не выучил; вздумается – запою; кому услыхать, тот услышит; а кому не должно слышать, тот не поймет». – «А как тебя зовут, моя певунья?» – «Кто крестил, тот знает». – «А кто крестил?» – «Почему я знаю?» – «Экая скрытная! а вот я кое-что про тебя узнал». (Она не изменилась в лице, не пошевельнула губами, как будто не об ней дело). «Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег». И тут я очень важно пересказал ей все, что видел, думая смутить ее – нимало! Она захохотала во все горло. «Много видели, да мало знаете, так держите под замочком». – «А если б я, например, вздумал донести коменданту?» – и тут я сделал очень серьезную, даже строгую мину. Она вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, выпугнутая из кустарника. Последние мои слова были вовсе не у места, я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться.

Только что смеркалось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки. Уж я заканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, легкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, – то была она, моя ундина! Она села против меня тихо и безмолвно и устремила на меня глаза свои, и не знаю почему, но этот взор показался мне чудно-нежен; он мне напомнил один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моею жизнью. Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения. Лицо ее было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное; рука ее без цели бродила по столу, и я заметил на ней легкий трепет; грудь ее то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание. Эта комедия начинала меня надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих.